01.10.2019

Точки соприкосновения и расхождения между психоанализом и теорией привязанности

П. Фонаги - доктор философии, клинический психолог, обучающий аналитик и супервизор Британского психоаналитического общества

Введение

Среди психоаналитиков распространено мнение, что с теорией привязанности что-то не так. Вслед за публикацией статьи Джона Боулби в "Психоаналитическом изучении ребенка" (Boulby, 1960) ведущие психоаналитики, пишущие о развитии, отметили отграничения теории привязанности - ее механистический характер, отсутствие динамического понимания и неверное представление психоаналитических идей (Freud, 1960; Schur, 1960; Spits, 1960). Против нее единым фронтом выступили противоборствующие фракции Британского психоаналитического общества (последователи Анны Фрейд и Мелани Кляйн) (Grosskruth, 1986). В эту одностороннюю полемику между психоанализом и теорией привязанности внесли свой вклад многие важные фигуры психоанализа (Engel, 1971; Hanley, 1978; Kernberg, 1976a; Rochlin, 1971; Roiphe, 1976).

Их критику можно суммировать следующим образом: (1) Теория привязанности упрощает существование бессознательной мотивационной системы - фундамента поведения (влечения, система бессознательного, сложные интернализованные мотивационные и направленные на разрешение конфликта системы, например, описанные в структурной модели). (2) Теория привязанности исключает из рассмотрения богатство и многообразие аффективных состояний человека (например, сигнальные аффекты, переживаемые эго, или социализацию удовольствий от физического тела младенца). (3) Теория привязанности игнорирует биологическую уязвимость младенца, излишне сосредотачиваясь на поведении оказывающего заботу лица и опыте пренебрежения и сепарации. (4) Теория привязанности игнорирует психоаналитические открытия касательно развития эго, особенно достижений на анальной и эдиповой фазах, даже при рассмотрении образцового диадного конструкта: сепарации и утраты. (5) Теория привязанности не рассматривает определенные аспекты детско-родительских отношений, имеющие непосредственную связь с переживаниями сепарации, например, механизмы проекции, интернализации и т.д. (6) Теория привязанности - это некоторое упрощение положения дел, при этом акцент делается на эволюционных аспектах ценой признания сложного символического функционирования человека и жертвуя объяснительной силой психоаналитических идей.

Данная критика не всегда объективна. Например, работа Брефертона (Bretherton 1987; 1995) о внутренних рабочих моделях свидетельствует о необоснованности заявления о том, что в теории привязанности игнорируются или недооцениваются внутренние, символические процессы. Кернберг (1976а) упрекал Боулби, что тот не принимает во внимание "внутренний мир" и пренебрегает "инстинктом как источником интрапсихического развития, и интернализованными объектными отношениями как основным структурным фактором в организации психической реальности". Подобная критика безусловна недопустима, особенно в свете акцентирования Боулби такого конструкта как внутренняя рабочая модель (Bowlby, 1969). Если говорить корректно, то можно лишь сказать, что концептуализация внутреннего мира Боулби отличается от таковой у Кернберга. Кернберг не принял в рассмотрению более позднюю работу Боулби (Bowlby, 1973); без внимания он оставил и сделанное Боулби переформулирование психоаналитической концепции внутреннего мира в форме средовых и организмических моделей (Bowlby, 1969). По большей части психоаналитическая критика теория привязанности является устаревшей, основанной на незнании или неверном представлении об эмпирических и клинических наблюдениях, которые породила теория привязанности.

То же самое можно сказать о представлении психоаналитических идей сторонниками теории привязанности. Боулби сохранял ограниченную установку по отношению к психоанализу. По всей видимости, будучи задетым психоаналитической критикой, Боулби, в свою очередь, прибегал к чрезмерному обобщению психоаналитической модели (Bowlby, 1973; 1980b). Также как психоаналитики склонны неверно воспринимать теорию привязанности и находить, что ей недостает глубины и объяснительной силы, сторонники теории привязанности избирательно сосредотачили свое внимание на слабых местах психоаналитической теории. Иначе говоря, обе стороны препятствует возможности взаимно обогащающего взаимодействия. Существуют основные фигуры этого противостояния (Bretherton 1987; Eagle, 1995; 1997; Holmes, 1993; 1997; Lichtenberg, 1989; Shane, Shane & Gales, 1997). На мой взгляд настало время для более взвешенного рассмотрения взаимосвязей между этими двумя массивами идей. В этой статье, я попытаюсь определить общее основание психоанализа и теории привязанности, а затем перейти к рассмотрению областей, в которых теория привязанности могла бы почерпнуть из психоанализа. Рассмотрение вопроса о том, как теория привязанности может обогатить психоаналитическую клиническую и теоретическую работу выходит за рамки данной статьи.

Что общего между психоанализом и теорией привязанности?

Современное положение развития психоаналитической теории таково, что она не может быть сведена к связному набору утверждений, поэтому точки соприкосновения могут быть прослежены лишь к отдельным традициям психоаналитической мысли.

(1) Развитие личности лучше изучать в связи с социальным окружением ребенка

Оба, и Фрейд, и Боулби начали разработку своих теорий с проблемы психологических последствий ранней депривации Bowlby, 1946; Freud, 1954). Знаменитый отход Фрейда от "гипотезы соблазнения" (Masson, 1984) все же не привел к кардинальным изменениям его представлений о патогенезе детской травмы (Freud, 1917; 1931; 1939). Можно критиковать Боулби за терапевтический реализм его подхода, подчеркивание им терапевтического эффекта катарсического отреагирования, сопутствующего вспоминание травматических событий (Bowlby, 1977). Наряду с возвратом к наивному реализму ранних теорий Фрейда внимание Боулби к репрезентации опыта (Bowlby, 1980а) представляет собой разработку четвертого этапа теории Фрейда, а именно структурной модели (Freud, 1923). Фрейд как и Боулби считал, что тревога - это биологически детерминированное переживание, связанное с восприятием внешних и внутренних угроз (Freud, 1926), психологическим образцом которого является утрата объекта. Движение к признанию адаптации к внешнему миру в качестве важного компонента психоаналитической теории и ее реорганизация в терминах когнитивной структуры (Schafer, 1983) - то общее, что объединяет усилия по разработке классической психоаналитической модели в рамках эго-психологии и теории привязанности.

Боулби - не первый психоаналитик, который сосредоточил свое внимание на межличностных, а не внутрипсихических факторах в психогенезе. Венгерский психоаналитик Ференци (1933) указывал на потенциально травматический характер провала взрослых в понимании смыслов психологического мира ребенка, предупреждая о риске, связанном с недостаточной чувствительностью со стороны первичных объектов ребенка. Сосредоточенность на качестве заботы характерен для большинства психоаналитических традиций со времен Ференци, но пожалуй особую роль она приобрела в работах Спитца (Spitz, 1945; 1965), Эриксона (Erickson, 1950; 1959), Винникотта (Winnikott, 1962) и Анны Фрейд (Freud, 1941-1945; 1955). Есть ли эпистемологическая разница между концептуализацией влияния социального окружения психоаналитиками и разработчиками теории привязанности. На мой взгляд, две точки зрения имеют много общего, а именно:

(а) Актуальная реальность против психической реальности. Фундаментальным убеждением обоих теорий является положение, что социальное восприятие и социальный опыт искажается сознательными и бессознательными ожиданиями. Описанная Фрейдом в структурной модели (Freud, 1923) способность эго создавать защиты, которые организуют характерологические и симптоматические конструкции в ходе развития стала краеугольным камнем трилогии Боулби, особенно последнего тома (Bowlby, 1980a). Описанные Анной Фрейд общие механизмы защиты (Freud, 1936) могут быть переформулированы на языке ментальной репрезентации или ее типичных искажений (Sandler, 1987a; Sandler & Rosenblatt, 1962). Работа Криттенден (Crittenden, 1990) особенно полезна в переводе форм поведения, типичных для избегающего и сопротивляющегося паттернов привязанности на язык защитных действий младенчества (Frauberg, 1982). Недавно, мы попытались показать, что межпоколенческая последовательность в классификации привязанности может быть понята как интернализация защит заботящегося лица, которые мобилизуются в ответ на дистресс младенца (Fonagy et. al., 1995a). Таким образом, гносеологическая задача и теории привязанности и современного психоанализа состоит в описании внутренних механизмов, ответственных на расхождение между актуальной и психической реальностями.

(б) Акцентирование ранней жизни. Не подлежит сомнению, что и психоаналитики, и сторонники теории привязанности при рассмотрении взаимодействия между социальным окружением и развитием личности отводят особую роль именно первым годам жизни. В течение некоторого времени попытки Мелани Кляйн рассмотреть первый год жизни в качестве основания для последующих фаз развития личности (Klein, 1935) воспринимались психоаналитиками, занимающимися проблемами развития со скептицизмом, особенно в связи с тем, что, как казалась, младенцам приписывались слишком высокие когнитивные способности (Yorke, 1971). Однако, благодаря современным методам наблюдения за поведением младенца было обнаружено, что человеческий младенец обладает относительно сложными ментальными способностями, в том числе врожденными, и что в ряде областей они превосходят предполагаемые клянианской теорией (Gergely, 1992). Маргарет Малер инициировала применение методов наблюдения за младенцами в первые годы жизни. Однако, она главным образом изучала детей на третьем году жизни (Gergely, 1992). Фактически, последующая критика теории Малер (например, Klein, 1981; Stern, 1985) была сосредоточена на том факте, что ее характеристики ранних фаз психологического развития младенца были выделены в результате ретроспективных патоморфических экстраполяций из лечения взрослых пациентов. Возникновение такой альтернативной психоаналитической традиции как Я-психология (Kohut, 1971) способствовало усилению интереса к ранним фазам развития. По мере увеличения интереса к изучению реального младенца среди психоаналитиков стал расти интерес к теории привязанности (например, Lichtenberg, 1995).

(в) Материнская чувствительность и отзеркаливание. Помимо общей заинтересованности в изучении ранних стадий развития, существует особый интерес к материнской чувствительности как каузальному фактору в детерминации качества объектных отношений и, следовательно, психического развития. Однако, способ концептуализации конструкта материнской чувствительности существенно разнится в теории привязанности и психоаналитической теории развития. Описания чувствительности в теории привязанности включает поведение и характеристики заботящегося лица (например, общий показатель откликаемости, точность индивидуальных реакций, личностные черты заботящегося лица, качество ментальной репрезентации младенца в психике заботящегося лица (De Wolff & van IJzendoorn, 1997). В психоаналитических формулировках чувствительность как правило рассматривается исходя из ее последствий, ее организующего влияния на развитие Я ребенка. Эти формулировки неоднородны. Кляйнианская формулировка чувствительной заботы предполагает родителя, способного абсорбировать и передавать психологический опыт младенца в метаболизированной форме (Bion, 1967). Младенец может принять и реинтернализовать то, что было спроецировано и преобразовано, создавая таким образом репрезентацию этих внутренних моментов взаимодействия с заботящимся лицом. Бион считал, что тем самым младенцы интернализуют функцию трансформации и обретают способность регуляции собственных негативных аффективных состояний. Важное значение здесь имеет то, что невербальный характер этого процесса подразумевает физическую близость заботящегося лица. Идеи Биона обеспечивают нас альтернативной точкой зрения на социо-биологические корни потребности младенца в близости с психикой заботящегося лица.

Винникотт (Winnicott, 1956) считал, что когда малыш смотрит на мать, которая отражает его состояние, он благодаря выражению матери постигает собственное состояние Я. Таким образом, функция отзеркаливания чрезвычайно важна для установления репрезентации Я младенца. В работах Кохута (Kohut, 1971; 1977), возможно, как следствие его клинического интереса к нарциссизму, концепции эмпатии и самооценки оказались тесно связанными. Эрик Эриксон (Erikson, 1950) - психоаналитик, взгляды которого относительно поведение заботящегося лица, пожалуй, в наибольшей степени соответствуют идеям теории привязанности. Эриксон в частности полагал, что базисное доверие младенца возникает в результате переживания заботящегося лица как последовательно откликающегося на его физические и эмоциональные потребности.

Есть веские основания полагать, что психоаналитические концепции чувствительности относятся к тем же явлениям, которые выделили исследователи привязанности. И те, и другие пришли к выводу, что оптимальным для развития младенца проявлением чувствительности заботящегося лица является средний, а не совершенный уровень. Это касается как интенсивности, так и ответственности за состояние младенца. Эта идея определенно заключена в положении Винникотта о "достаточно хорошем" родительстве (Winnikott, 1962), модели преобразующей интернализации Кохута (Kohut & Wolf, 1978), но пожалуй наиболее явно она прослеживается в работах Эриксона. В книге Детство и общество он пишет: "Определенное соотношение между позитивным и негативным, которое при наличии равновесия стремится к позитивному, помогает ему встретить последующие кризисы с лучшим шансом на успешное развитие" (Erikson, 1950). Ненавязчивость матери (Malatesta, Lamb, Grigoryev, Lamb, Albin, & Culver, 1986), по мнению Эриксона, - это отсутствие чрезмерного контроля характера взаимодействия со стороны матери. "Синхроничность взаимодействия" (Isabella & Belsky, 1991b), по всей видимости, эквивалентна описания Эриксоном "обоюдности или взаимной регуляции". Существует широко разделяемое мнение, что хорошо регулируемые отношения с заботящимся лицом приводят к автономному, устойчивому чувству Я. И хотя в обоих традициях существует разница в том, чему придается большее значение - поведению заботящегося лица или опыту младенца, мы полагаем, что данный аспект социального развития может стать областью взаимного обогащения психоанализа и теории привязанности.

(г) Мотивация для создания отношений. Боулби утверждал, что его взгляды по этому вопросу расходятся с психоаналитической точкой зрения. Некоторое упрощение существующих идей, и противопоставление им собственных взглядов - довольно частое явление, характерное для периода возникновения новой теории. С полным основанием, на мой взгляд, можно сказать, что современный психоанализ разделяет фундаментальное положение теории привязанности о том, что отношения матери и младенца основаны не на физической потребности, а на независимой и автономной потребности в отношениях. Арнольд Модел (Model, 1975), например, указывал на существование инстинктов объектных отношений, характеризующихся процессами взаимодействия, а не разрядкой. В работах Британской школы объектных отношений потребность в отношениях рассматривается как конституциональная предрасположенность, которая описывалась как "первичная любовь" (Balint, 1952), "поиск объекта" (Fairbairn, 1952), "эго-связь" (ego relatedness) (Winnicott, 1965) или "просто личные отношения" (Gantrip, 1961). Боулби признавал вклад этих аналитиков, но считал, что он пошел дальше их, установив твердую биологическую и эволюционную основу предложенных ими конструктов.

Даже в Британской школе существует некоторая неясность касательно конструкта отношений. В то время как Балинт и Винникотт рассматривали отношения как первичную мотивацию, Фэйрберн и Гантрип считали эту потребность как вторичную по отношению к потребности в психической организации. Последняя точка зрения очевидна также в модели Кернберга, который считает, что Я развивается как часть отношений (Kernberg, 1976a; 1976b), как продукт интернализации (интроспекции, идентификации, идентичности эго). Некоторые психоаналитические авторы полагают, что потребность в отношениях возникает как защита против превратностей внутреннего мира ребенка. Мы можем увидеть как концепция поиска близости вытекает из положения Биона о контейнировании (Bion, 1967). Приверженность Эрика Эриксона традиции теории влечений похоже тоже повлияла на его взгляды. Он считал, что привязанность играет вторичную роль, способствующую развитию идентичности, вместе с тем будучи ее побочным результатом. Привязанность имеет статус связующего звена в процессе развития по направлению к индивидуации (Erikson, 1968). Суммируя можно сказать, что современный психоанализ имеет сходные с теорией привязанности взгляды относительно потребности в отношениях. Однако, существует целый ряд соперничающих формулировок касательно природы и источника этой потребности. В связи с этим очевидна значимость единственного и связного мнения, существующего в теории привязанности.

(2) Когнитивные основы эмоционального развития

Главная сила теории привязанности - относительная ясность, с которой Боулби описывает репрезентативную систему, которая опосредует и обеспечивает непрерывность межличностного поведения (Bowlby, 1969). Модель Боулби была разработана двумя новаторами в этой области - Инге Брефертон (Bretherton, 1987) и Мэри Мэйн (Main, Kaplan, & Cassidy, 1985). Несмотря на это концепция внутренних рабочих моделей подвергается серьезной критике, особенно со стороны психологов развития (Dunn, 1996), в частности за недостаточную конкретность. Каким образом ожидания относительно вероятной реакции заботящегося лица на дистресс младенца развивается в обобщенные образцы социального взаимодействия? Работа Мэйн, посвященная дискурсу о ранних отношениях, демонстрирует наводящие на размышления связи между поведением младенца в незнакомой ситуации и разговорными стилями взрослых, а именно манерой речи (а не содержанием нарративов) (Main & Goldwyn, готовится к изданию). Таким образом исследователи теории привязанности главным образом сосредоточились на процедурной системе памяти (а не на эпизодической или семантической) (Schacter, 1992) в понимании непрерывности социального поведения от младенчества до взрослости. Следует сказать, что в области психоанализа возникли сходные идеи, а именно:

(а) Репрезентация отношений. На данный момент широко распространено мнение, что ментальные репрезентации отношений Я и объекта - это ключевые детерминанты межличностного поведения. Эдит Якобсон положила начало этим представлениям (Jacobson, 1954). Она предложила концепцию репрезентации, чтобы подчеркнуть, что репрезентации относятся к влиянию внутреннего и внешнего миров и, что они подвержены искажению и модификации безотносительно к физической реальности. Ряд теоретиков разрабатывали эти идеи; они постулировали, что роли кодируются как субъектом, так и объектами. Так, например, Сандлер (Sandler, 1976; 1987b) разработал модель межличностного взаимодействия, в которой непосредственное влияние одного человека на другого объясняется пробуждением определенных ролей в психике той личности, на которую оказывается влияние. Поведение оказывающее влияние личности рассматривается как критическое в извлечении комплементарного ответа в участнике взаимодействия. Сандлер считает, что благодаря этому во взрослых отношениях могут быть актуализированы и разыграны инфантильные паттерны отношений. Даниэль Стерн (Stern, 1994) и его коллеги из Бостонского психоаналитического института (Morgan, готовится к изданию; Sandler, готовится к изданию; Stern, готовится к изданию; Tronock, готовится к изданию) предприняли следующий шаг. Согласно их выводам терапевтическое изменение происходит не как следствие инсайта или рефлексии о эпизодической памяти, а как следствие переживаний, которые изменяют процедурную память. Стерн обсуждает схему способов сосуществования как развивающееся свойство нервной системы, которое естественным образом соединяет инвариантные аспекты межличностного опыта. Он полагает, что существуют строительные блоки внутренних рабочих моделей и предлагает схему, посредством которой микро-переживания взаимодействия матери и младенца могут быть соединены в устойчивые структуры и привести к стабильным паттернам поведения.

(б) Отношения как среда для когнитивного развития. И теория привязанности и психоаналитическая теория предполагают, что ранние отношения обеспечивают контекст, в котором приобретаются и развиваются определенные психологические функции. Согласно Алану Сроуфе (Sroufe, 1990) паттерны раннего взаимодействия между младенцем и заботящимся о нем лицом влияют на формирование индивидуальных стилей аффективной регуляции, которая в свою очередь детерминирует паттерны взаимодействия. Аффективная регуляция возникает в результате интернализации в ходе взаимодействия матери и младенца. Брефертон (Bretherton, 1979) Мэйн (Main, 1991) утверждали, что развитие символической функции находится в прямой зависимости от гармонии во взаимодействии матери и младенца. Они считают, что безопасная привязанность освобождает относящиеся к вниманию ресурсы, необходимые для полного развития символических когнитивных способностей.

Положение, что психические функции могут быть интернализированы в первичных объектных отношениях присутствует в работах ряда психоаналитических авторов. Рене Спитц (Spitz, 1945), в частности, считал, что родитель способствует развитию врожденных способностей и опосредует любое восприятие, поведение и знание ребенка. Особое внимание Спитц уделил роли взаимодействия матери и младенца в развитии саморегуляции (смотри также Greenacre, 1952; Spitz, 1959). Модель контейнирования Биона (Bion, 1959; 1962a) также предполагает, что младенец интернализует функцию трансформации, используемую заботящимся лицом и тем самым приобретет способность удерживать и регулировать собственные негативные аффективные состояния. Винникотт (Winnicott, 1953) настаивал, что развитие символической функции происходит в "переходном пространстве" между младенцем и заботящимся лицом и сформулировал три условия, обеспечивающих этот процесс: чувство безопасности, связанного с переживанием внутреннего мира; возможность младенца сознательно ограничить озабоченность внешними событиями; возможность порождать спонтанные креативные действия (gestures). Эти параметры могут быть рассмотрены как аналогичные положению Боулби о безопасной базе (Boulby, 1969). Оба считали, что развитие когнитивной структуры - функция взаимодействия матери и младенца.

(в) Ментализация в теории привязанности и психоанализе. Ментализация - это особая символическая функция, значение которой было одновременно подчеркнуто как в психоанализе, так и в теории привязанности. В течение последних десяти лет психологи развития обращают наше внимание на универсальную и удивительную способность маленьких детей интерпретировать собственное поведение и поступки других исходя из предполагаемых психических состояний (например, Morton & Frith, 1995). Рефлексивная функция позволяет детям сформулировать суждение об убеждениях, чувствах, установках, желаниях, надеждах, знании, воображении, претензии и планах других людей. Одновременно с пре6дсказанием и приписыванием значения поведению другого активируется также наиболее подходящая для данного межличностного контекста репрезентации Я-другой. Исследование смысла действий других тесно связана со способностью ребенка обозначать и осмыслять свой собственный опыт. Эта способность может вносить важный вклад в аффективную регуляцию, контроль импульсов, самомониторинг и чувство личной инициативы (self agency) (Fonagy & Target, 1997).

Рефлексивная функция тесно связана с привязанностью. Частота упоминаний о психических состояниях в сообщениях матерей и отцов о собственном опыте привязанности в детстве значимо увеличивает вероятность безопасной привязанности к ним их собственных детей (Fonagy, Steele, Moran, Steele, & Higgitt, 1991). Если понимать безопасную привязанность как приобретение процедур (имплицитные воспоминания) для регуляции отвращающих состояний возбуждения (Carlsson & Sroufe, 1995; Cassidy, 1994; Sroufe, 1996), то можно предположить, что такая информация, по-видимому, может быть наиболее последовательно приобретена и связно представлена, когда острое аффективное состояние ребенка точно, а не чрезмерно отражается и интерпретируется. Безопасная привязанность, по-видимому, имеет много общего с успешным контейнированием (Bion, 1962a). Критически важна способность матери психически контейнироровать младенца и реагировать (физическая забота) в манере, которая демонстрирует осознание ментального состояния ребенка и отражает совладание (отзеркаливание дистресса, когда имеет место сообщение о несовместимом аффекте) (Fonagy et. al., 1995b). Если безопасная привязанность - есть продукт успешного контейнирования, небезопасная привязанность может быть понята как идентификация младенца с защитным поведением заботящегося лица. Отвергающая (dismissing) мать может терпеть неудачу в отзеркаливании дистресса ребенка, а озабоченная мать может представлять состояние ребенка с чрезмерной ясностью. И в том, и в другом случае ребенок лишается возможности интернализировать репрезентацию его психического состояния. В подобном случае ради близости с заботящимся лицом рефлексивная функция приносится в жертву.

Боулби (Bowlby, 1969) осознал и принял во внимание значение шага в развитии, в результате которого ребенок обретает способность относится к матери как к имеющей отдельные от собственных цели и интересы. Ряд эмпирических исследований говорят о корреляции между безопасной привязанностью и рефлексивной функцией. Безопасная привязанность - хороший предсказатель метакогнитивной способности в области памяти, понимания и коммуникации (Moss, Parent, & Gosselin, 1995). Сравнительное изучение разных групп (Fonagy, Redfern, & Charman, 1997), а также лонгитюдные исследования (Fonagy, Steele, Steele, & Holder, в печати, Meins & Russell, готовится к изданию) детей от 3.5 до 6 лет показали, что безопасная привязанность с матерью является фактором, который предсказывает способность к рассуждению об убеждении-желании (belief-desire reasoning). На основе этих находок мы утверждаем, что приобретение ребенком рефлексивной функции - то есть склонность инкорпорировать атрибуции психического состояния в внутренние рабочие модели отношений Я-другой, зависит от возможности в ходе раннего периода жизни наблюдать и исследовать психику заботящегося о нем лица. Родитель ребенка с безопасным типом привязанности вовлекает последнего в общение, подразумевающее существование психических состояний у обоих его участников.

Понимание заботящимся лицом психики ребенка поощряет безопасную привязанность; точное прочтение заботящимся лицом психического состояния ребенка (и адекватная реакция на дистресс ребенка) подводит фундамент под символизацию внутреннего состояния, которая в свою очередь приводит к лучшей аффективной регуляции (Gergely & Watson, 1996). Безопасная привязанность создает прочное основание для понимания психики другого. Младенцы с безопасной привязанностью чувствуют себя комфортно размышляя о психическом состоянии значимого другого. И, наоборот, избегающий ребенок остерегается психического состояния другого, в то время как сопротивляющийся ребенок сосредотачивается на собственном состоянии дистресса и исключает интерсубъективный обмен. Дезорганизованные младенцы могут представлять отдельную категорию: будучи чрезмерно бдительными к поведению заботящегося лица они могут быть очень чувствительными к ментальному состоянию заботящегося лица, но, при этом, терпеть неудачу в понимании своего собственного психического состояния (организации Я), которому недостает регуляции и связности.

Расходится ли эта модель, извлеченная из теории привязанности с традиционными психоаналитическими взглядами? По ряду причин мы считаем, что не расходится. Во-первых, концепция рефлексивной функции или ментализации присутствовала уже в положении Фрейда (Freud, 1911) о "bindung" или сцеплении. "Bindung" относится к качественной перемене от физического (непосредственного) к психологическому (ассоциативному) качеству сцепления. Во-вторых, при описании депрессивной позиции Мелани Кляйн (Klein, 1945) подчеркивала, что она обязательно подразумевает признание вреда и страдания, которые может испытывать другой, то есть осознанию психических состояний. Хотя она подчеркивала именно осознание индивидом деструктивного желания ясно, что этого не может произойти без осознания интенциональности в себе и других. В-третьих, сходную идею содержит концепция контейнирования Биона. Он описал трансформацию (альфа-функция) внутренних событий, как конкретные переживания (бета-элементы) становятся переносимыми и мыслимыми. В-четвертых, Винникотт был очень близок к этим идеям, когда утверждал о важности психологического понимания младенца матерью для появления подлинного Я и признания диалектического аспекта этих отношений: "Психологическое Я развивается через восприятие себя другим как думающего и чувствующего. Родители, которые не могут понять внутренние переживания ребенка и соответствующим образом откликнуться на них, подвергают депривации ядерную психологическую структуру, без которой они не могут построить жизнеспособное чувство Я. В-пятых, французские психоаналитики как часть экономической точки зрения разработали понятие ментализация. Марти (Marty, 1968) рассматривал ментализацию как защитный буфер в системе "предсознательное", который предотвращает поступательную дизорганизацию. Он видел ментализацию как функцию, которая связывает возбуждения влечения и внутренние репрезентации, создавая тем самым гибкость (и "подвижность", и "постоянство") (Marty 1990; 1991). Таким образом, согласно Марти, ментализация обеспечивает свободу в использовании ассоциаций, а также неизменность и стабильность - описание, которое очень напоминает описание способностей ребенка с безопасной привязанностью. Кроме того, другой французский аналитик (Liquet, 1981; 1988) обсуждал развитие различных форм мышления и вытекающую из этого реорганизацию внутреннего опыта. В главе по теории языка Liquet (Liquet, 1988) отделяет первичную ментализацию (которая на самом деле есть отсутствие ментализации или рефлексивной способности) от вторичной (символической) ментализации. Хотя эта форма ментализации все еще рассматривается как тесно связанная с сенсорными данными и первичной бессознательной фантазией считается, что она представляет эти процессы (в снах, искусстве и игре) (смотри также Bucci, 1997). Вербальное мышление - третий выделяемый им уровень, который он рассматривал как наиболее отдаленный от телесных процессов. Сходное разделение было предложено Грином (Green, 1975), Сегал (Segal, 1957), МакДугалл (McDougall, 1978), и недавно также такими американскими авторами как Фрош (Frosh, 1995), Бусч (Busch, 1995) и Ауербах (Auerbach, 1993; Auerbach & Blatt, 1996).

Таким образом, понятие интерсубъективно приобретенного рефлексивного осознания, отделимого от интроспекции (Bolton & Hill, 1996) часто использовалась в психоаналитических формулировках развития Я. Обогащающая интеграция этой классической идеи с конструктами отношений в теории привязанности иллюстрирует потенциал для плодотворного заимствования идей.

(3) Повторное открытие психоаналитических идей в теории привязанности

Проводить параллели между концепциями, возникшими в различных областях знания - весьма рискованное занятие. Так, например, понятие "привязанность" в социологии (Hirschi, 1969) означает интеграцию индивида с социальной структурой и с трудом может быть сведено к качествам межличностных отношений (Fonagy et., al, 1997b). Такая же проблема возникает при попытке соотнести концепции, возникшие в результате исследований привязанности и психоаналитические идеи, почерпнутые из клинических наблюдений. Данная проблема осложняется многообразной природой многих психоаналитических идей (Sandler, 1983) и трудностью их соотнесения с клиническими данными (Hamilton, 1996). Существуют также другие проблемы. Наблюдения теоретиков теории привязанности в основном получены в результате экспериментальных исследований раннего периода развития или в относительно структурированных ситуациях при изучении взрослых. На данный момент этого не случилось и вряд ли когда-нибудь такое произойдет, что параметры, определяющие человеческое поведение в ходе свободного ассоциирования в кабинете психоаналитика будут приравнены к условиям контролируемого эксперимента (Fonagy, 1982). Аналогия между лабораторными и клинически наблюдаемыми поведенческими явлениями следовательно может быть проведена лишь на уровне ментальных процессов: лабораторные исследования могут помочь нам идентифицировать психологические механизмы, образующие явления, наблюдаемые нами в клинических условиях. Возникает вопрос "Есть ли наблюдения, полученные в аналитическом сеттинге, которые могут быть с пользой развиты с точки зрения конструктов теории привязанности?" И, наоборот, существуют ли наблюдения разработчиков теории привязанности, которые могут быть продуктивно развиты на основе психоаналитических идей, полученных в клиническом сеттинге? Давайте рассмотрим два варианта соотношения.

(а) Понятие привязанность. Поведение привязанности было описано психоаналитиками в иных терминах. Наверно лучшим примером является обсуждение Эриксоном "базисного доверия" (Erikson, 1950). На основе теории влечений Эриксон описал "инкорпорирующий" подход к жизни, который ведет индивида к установлению паттернов, сконцентрированных на социальной модальности овладения и удержания объектов (физических и психических). Эриксон определял базисное доверие как способность получать и принимать даваемое. Внимательное прочтение Эриксона (Erikson, 1959) позволяет переформулировать теорию привязанности в терминах Эриксона. Он размышлял о детерминантах базисного доверия и писал о том, что оно зависит от получения и принятия действий заботящегося лица, обеспечивающих благополучие ребенка. Недоверие (небезопасная привязанность) может быть следствием неспособности принять комфорт и поддержку (сопротивление), ухода или, в крайнем случае, "запирания, отказа от пищи и утешения и, в целом, близости" (избегание). Существует еще несколько указаний на то, что "базисное доверие" - это по сути привязанность. Во-первых, базисное доверие вытекает из инфантильного опыта, опосредованного не оральным удовлетворением или проявлениями любви, а качеством материнского отношения (Erikson, 1959). Во-вторых, отсутствие базисного доверия - есть противоположность "здоровой личности" (Erikson, 1964). В-третьих, положение о связности ментальной репрезентации - ключ к пониманию того, как базисное доверие передается от одного поколения другому (переживание заботящегося лица как связного человеческого существа) (Erikson, 1964). В-четвертых, материнская чувствительность считается ключевой детерминантой базисного доверия (Erikson, 1950). В-пятых, cинхрония взаимодействия (Isabella & Belsky, 1991a) сходна с описанием Эриксона "обоюдности или взаимной регуляции", в то время как не вторгающееся поведение матери (Malatesta et al., 1986) было описано Эриксоном в терминах степени контроля, проявляемого ею.

Существует явное перекрывание идей Эриксона и наблюдений Боулби. Однако Эриксон - далеко не единственный психоаналитик, взгляды которого соотносимы с конструктом привязанность. Анна Фрейд - неизменный противник теории привязанности, ясно описала формы поведения привязанности в ее описаниях влияния сепарации на детей во время войны (Freud, 1941-1945; Freud & Burlingham, 1944). Недавнее описание Сандлером врожденного желания сохранять безопасность (Sandler, 1960; Sandler, 1985) аналогично подчеркиванию Боулби врожденной предрасположенности к привязанности, а основанием безопасности, по-видимому, является феноменологический аналог понятия "безопасная база". Парадоксально, но ребенок, которым злоупотребляли стремится к контакту с злоупотребляющим родителем, потому что предсказуемый, знакомый опыт имеет больший потенциал для появления чувства безопасности, чем незнакомый, не связанный с насилием.

Менее очевидная аналогия может быть прослежена между понятием параноидно-шизоидной позиции Кляйн и небезопасной привязанности. В параноидно-шизоидной позиции отношения с заботящимся лицом изображены как фрагментированные, расщепленные на преследующие и идеализированные отношения. Считается, что подобным же образом расщеплено эго (Я). Только достигнув депрессивной позиции ребенок развивает интегрированный образ как любимых, так и ненавидимых аспектов родителя. Сходным образом достигается интеграция Я. Некоторые аспекты описания небезопасной привязанности взрослых весьма соотносимы с описанной Кляйн параноидно-шизоидной позиции, а именно: (1) расщепление семантической и эпизодической памяти, особенно в отвергающем типе привязанности, характеризуемом идеализацией и/или очернением фигур привязанности. (2) Недостаток связности или наличие несовместимости в описаниях отношений может быть показателем лабильности ментальной репрезентации, которая отличает параноидно-шизоидную позицию (Klein, 1935). Баланс любви и ненависти, а также признание и принятие несовершенства родителя - есть показатель безопасной привязанности и описание такой психической особенности депрессивной позиции как восприятие целостного объекта. (4) Взрослых с безопасным типом привязанности характеризует признание и вспоминание межличностных конфликтов и более высокая способность отслеживать мысли и чувства. Согласно точки зрения Кляйн начало депрессивной позиции связано с открытием ребенком своей способности любить и ненавидеть родителя, что привносит в переживания ребенка чувство вины (Klein, 1929). (5) Речь и дискурс индивидов с безопасной привязанностью отражает высокую символическую способность, что может объяснено связью символизации с депрессивным возмещением (reparation) (Segal, 1957). (6) Современные кляйнианские авторы важнейшим аспектом депрессивной позиции считают достижение ребенком психической отдельности и восприятие объекта как независимого (Quiodox, 1991; Spillius, 1992; Steiner, 1992). Боулби сделал сходное наблюдение касательно восприятия ребенком независимого функционирования родителя (1973).

Данный список - это отнюдь не своего рода намек на изоморфизм между понятиями небезопасная привязанность и параноидно-шизоидная позиция. Скорее можно сказать, что мышление взрослых с небезопасной привязанностью более часто сопровождаются особенностями, описанными кляйнианцами как параноидно-шизодные. Из этого следуют важные следствия. Например, если принять, что параноидно-шизоидное мышление более свойственно взрослым с небезопасной привязанностью, можно предположить, что именно небезопасность, а не безопасность является базисной позицией привязанности. Кляйнианская перспектива выдвигает на передний план движение к безопасной привязанности как к "способу ментального функционирования", с циклическим повторением безопасного и небезопасного способов (Bion, 1962b).

(б) Классификация привязанности. Психоаналитические клиницисты описали паттерны поведения и репрезентации межличностных отношений, которые очень сходны с классификациями взрослой привязанности. Психоаналитические модели особенно полезны, так как они предлагают механизмы, которые опосредуют существующие индивидуальные различия.

Розенфельд (Rosenfeld, 1964; 1971a; 1971б) проводит различие между "толстокожими" и "тонкокожими" нарциссическими паттернами. Данное им клиническое описание очень напоминает категории "озабоченный" (preoccupied) и "отвергающий", описывающие паттерны привязанности взрослых. Привлекая формулировку Розенфельда мы может рассмотреть отвергающие паттерны привязанности как тенденцию вкладывать воспринимаемые несоответствия в других с целью обретения контроля над ними (проективная идентификация).

Балинт (Balint, 1959) предложил альтернативную модель понимания "избегающего и отвергающего паттерна" в противовес "сопротивляющегося и озабоченного" в своем описании "ocnophilic" и "philobatic" установок. В этой формулировке отвергающий филобат видится человеком, который испытывает неприязнь к привязанностям, но любит пространство между ними и предпочитает инвестировать главным образом собственные способности эго, жертвую вложениями в объекты. Озабоченный окнофил защищается от тревоги, усиливая свою зависимость от только что появившихся объектов, что ведет к усилению амбивалентности.

Психоаналитические идеи могут также помочь лучше понять паттерны дезорганизованной привязанности в младенческом возрасте (Main & Solomon, 1990). Такие дети демонстрируют экстраординарное контролирующее поведение по отношению к тем, кто о них заботится в дошкольном (Cassidy, Marvin, & The MacArthur Working Group on Attachment, 1989) и раннем школьном возрасте (Main & Cassidy, 1988). Дети, которые были дезорганизованными в младенчестве, в ситуациях сепарации-воссоединения берут контроль над отношениями с объектом, иногда относясь к родителю в явно снисходительной и унижающей манере. Как показали исследования, дезорганизованная привязанность связана с неразрешенной травмой родителей (Main & Hesse, 1990), историей плохого обращения с ребенком (Radke-Yarrow, Cummings, Kuczynski, & Chapman, 1985) и злоупотреблением веществами (substance abuse) родителями (Rodning, Beckwith, & Howard, 1991). Мы считаем, что такая депривация ребенка - вновь и вновь повторяющееся столкновение с непереносимыми уровнями приводящего в замешательство и враждебного отношения заботящегося лица приводит к интернализации образов объекта, которые они не способны интегрировать. Таким образом структура Я образуется через инкорпорацию фрагментированных образов другого, которые ребенок пытается экстэрнализовать, чтобы сохранить переживание связности. Процесс проективной идентификации хорошо описывает поведение таких детей, когда они пытаются переживать себя как связную самость и вкладывают не ассимилированные, "чуждые" части себя в другого. Они подтверждают эту иллюзию посредством манипулятивного контроля поведением другого, уверяющего их в том, что эти чуждые аспекты Я могут быть перемещены в другого (Fonagy & Target, 1997).

Несколько специальных областей, в которых открытия психоанализа могут быть полезны для теории привязанности.

Было бы опрометчиво утверждать, что все критические замечания в адрес теории привязанности со стороны психоанализа являются ошибочными. В чем-то весьма существенном психоаналитические соображения значительно способствуют пониманию того, что предлагает теория привязанности. Для более полной интеграции психоаналитической теории и теории привязанности необходимо, чтобы вовлеченные в этот процесс исследователи рассмотрели имеющиеся зоны разногласий и пересмотрели основные положения с точки зрения их большей совместимости с психоаналитической структурой.

Каковы недостатки современной теории привязанности с точки зрения психоанализа? Во-первых, теории привязанности стоит уделять больше внимания систематическим нарушениям в восприятии ребенком окружающего мира. Взаимоотношения между реальным переживанием и его репрезентацией осложняются тем фактом, что сравниваемые формы поведения родителя, могут переживаться и кодироваться различными детьми по-разному (Eagle, 1977). Хотя ситуационными факторами, - например, незначительными различиями в поведении заботящегося лица с двумя сиблингами (различное окружение), можно объяснить некоторые из этих явлений, но нарушения в восприятии, вызванные внутренним состоянием фантазий ребенка, его аффектов и конфликтов, по-видимому, тоже играют роль.

Во-вторых, внутренние рабочие модели находятся как правило друг с другом в конфликте, борясь за главенство в организации каких-то определенных отношений. Кроме того, по-видимому, они организованы иерархически, - какие-то имеют большой доступ к сознанию, нежели другие. Даже в том случае, когда эти модели кодируются единообразно в виде процедур (т.е. являются скорее имплицитными, нежели явными), они скорее всего будут различны с точки зрения соответствия уровню развития, какие-то будут соответствовать возрасту, тогда как другие будут представлять незрелые и регрессивные способы поддержания отношений. Взгляд теории привязанности на развитие является ограниченным. Хотя само собой очевидно, что проявления,скажем, избегания у взрослого человека должны отличаться от проявлений этого типа привязанности у подростка, в работах до сих пор внимание сосредотачивается на выявлении скорее сходств между этими проявлениями, нежели на наблюдаемых в ходе развития изменениях, которые, как предполагается, сопровождают незрелую дифференциацию репрезентативной системы ребенка. Начиная с Фрейда (1900), психоаналитические исследователи развития всегда сосредотачивали свое внимание на том, как в ходе развития эволюционируют репрезентации я, объекта и объектных отношений (Freud, 1965; Jacobson, 1964; Mahler, Pine, Bergman,1975). Внутренние рабочие модели должны, по-видимому, определяться состоянием и уровнем функционирования, доминировавшим в период их формирования. Степень межличностного сознания или дифференциации "Я-другой", демонстрируемая индивидуумом, может являться фактором типа привязанности, и в то же время указывать на уровень развития репрезентативной модели.

Третье, связанное с остальными положение касается ограниченности классификации типов привязанности. Исследователи привязанности предпочитают рассматривать эти ограничения с точки зрения изменений, происходящих в окружении. Они редко задаются вопросом почему изменения в окружающей обстановке не оказывают влияния на систему привязанности. Психоаналитики показали чрезвычайную сложность путей, которыми на разных стадиях развития одни и те же связанные с ростом факторы (например, сензитивность) могут влиять на способы репрезентации отношений.

В-четвертых, возражения психоанализа в адрес теории привязанности часто фокусируются на якобы упрощенной системе категорий, котоые использует теория привязанности. Это мнение является ошибочным и указывает на то, что в сознании путается критика операционализации теории и сама теория. Критицизм при этом оправдывается тем, что исследователи привязанности якобы часто овеществляют категории привязанности, рассматривая их скорее как теоретические сущности, а не как наблюдаемые фрмы поведения. Проблемы возникают в случае, когда исследователи перестают рассматривать механизмы таких поведенческих паттернов или лежащие в их основе психические процессы. Если же рассматривать эти паттерны в большей степени с психоаналитической точки зрения, например как формы защиты или как проявления репрезентативной системы, которую захлестывают шизоидно-параноидные формы функционирования, то можно уменьшить опасность овеществления категорий привязанности. Психоаналитический подход может побудить нас к тому, чтобы судить о защитной функции привязанности менее категорично. Так, по-видимому, потенциал как для безопасности, так и для небезопасности присутствует в каждом из нас.

В-пятых, психоаналитический взгляд на развитие осознания ребенком целостности его объекта может направить внимание исследователей привязанности на биологическую роль привязанности. Классическое предположение Боулби о том, что поведение привязанности способствует сохранению вида, не согласуется с открытиями социо-биологии и генетики поведения. Эволюцией движет "выживание видов". Кака раз именно сохранение генетического кода, обеспечиваемое отдельным индивидом, является эволюционным достижением. Тогда в чем же с точки зрения отбора заключается преимущество социального защитного механизма, основанного на выражении дистресса младенцем. Ответ не столь очевден, т.к. сегодня мы знаем, что выражение дистресса порой подвергает младенца еще большему риску. Брюс Перри (Perry, 1997) показал как отвержение при возникновении хронической реакции испуга-бегства может приводить к серьезным аномалиям в развии нервной системы (вследствие присутствия в мозге чрезмерного количества картизола). Таким образом, с точки зрения эволюции, реакция испуг-бегства у таких младенцев является стратегией высокого риска, цель которой остается неясной, т.к. младенец никаким образом не может ответить на угрозу. Может ли быть развит более простой и менее травмирующий (а потому менее рискованный) способ сигнализирования об опасности? Система привязанности заботящегося лица может активироваться врожденным механизмом, от которого благополучие младенца не зависит.

Принятие психоаналитического взгляда позволяет устранить эту эволюционную путаницу. Дистресс младенца не только приводит к тому, что заботящееся лицо не только физически приближается к ребенку, но и разделяет с ним дистресс. Таким образом, для младенца создается идеальная ситуация, в которой он чувствует, что его удерживают (Bion, 1962a) и отражают (Winnicott, 1967). Иными словами, создаются условия для реализации процесса интернализации имеющего огромное значение для развития Я. Таким образом, роль системы привязанности в эволюции, возможно, не столь очевидна, как думал Боулби, и заключается в том, чтобы вызывать ответные защитные реакции у взрослого человека. Для организма, включенного в процесс привязанности, риск для жизни оправдан тем преимуществом, которое опыт психического контейнирования дает для развития связного и символизирующего Я. Можно сказать, что безопасная привязанность и переживание чуткой заботы, на которой она основывается, дают прекрасную возможность понять природу психических состояний (Fonagy et al., 1997a; Fonagy et al., сдано в печать). Поэтому можно сказать, что по крайней мере одна биологическая функция процесса привязанности состоит в создании особого интерсубъективного окружения. Здесь близость с заботящимся лицом, которое находится в состоянии возбуждения, согласующемся с состоянием ребенка, обеспечивает интернализацию данного психического состояния, которое может стать источником последующей репрезентации состояния дистресса, что в свою очередь обеспечивает символическое понимание внутреннего психического состояния (Gergery & Watson, 1996).

Наконец, психоаналитическая точка зрения может обогатить идеи теории привязанности о психопатологии. Например, в случае пограничного личностного расстройства с точки зрения теории привязанности можно рассмотреть данную организацию, описанную Кернбергом (Kernberg, 1975; 1987), которую можно представить как организацию с недостаточной интеграцией внутренних рабочих моделей или, скорее, в которой преобладают внутренние рабочие модели с резкими колебаниями репрезентаций Я и объекта. Репрезентация отношений - это не то же самое, что отношение с реальным другим; это скорее малая часть человека, переживаемая в момент подавляющего и диффузного аффекта. Небезопасная привязанность, сопровождаемая неадекватной регуляцией аффекта, ведет к увеличению вероятности создания частичных внутренних рабочих моделей. Исследования пограничных пациентов при помощи Интервью привязанности взрослых показывают преобладание признаков смятения и спутанности внутренних репрезентаций привязанности (Fonagy et al., 1996; Patrik, Hobson, Castle, Howard, & Maughan, 1994). Клинические описания Кернбергом указывают на наличие легко активирующихся, плохо структурированных, сильно искаженных частичных и нестабильных внутренних рабочих моделей у индивидов, характеризующихся несвязными представлениями о себе и других. Быстрое чередование рабочих моделей, а также отсутствие между ними связности может быть вызвано задержками метакогнитивной или рефлексивной способности, которая в норме служит организации Я (Fonagy & Target, 1997). Отказ от функции рефлексии можно рассматривать как конституциональную или как чрезмерную защитную реакцию ребенка на травматическую ситуацию. Таким образом, они отказываются от этой жизненно важной психологической способности как правило с серьезными последствиями.

Выводы

Теория привязанности и психоаналитическая теория имеют общие корни, но развивались различными эпистемологическими путями. Теория привязанности, более близкая к эмпирической психологии с ее позитивистским наследием, за последние 15 лет выработала свой собственный метод. Областью его применения были отношения, включающие диаду обеспечивающего заботу и получающего ее. Для изучения определенных групп и форм поведения также использовались такие методы, как наблюдение в незнакомой ситуации, а также интервью привязанности взрослого. Это лишило теорию привязанности ряда идей, которые развивались в клиническом психоанализе, особенно в контексте клинической работы с серьезно нарушенными индивидами, страдающими хроническими личностными расстройствами.

Психоаналитические идеи редко принимались во внимание исследователями привязанности, и наоборот, парадигмы теории привязанности, как казалось, не могла извлечь пользу из клинических открытий психоаналитиков. Далее, оба корпуса знаний движутся к одному, возможно, еще далекому конечному пункту: пониманию личности и личностных расстройств с точки зрения развития. В данной статье была предпринята попытка показать, что различия, устанавливаемые теоретиками привязанности, часто оказываются тесно связанными с различиями, существующими в отдельных психоаналитических традициях. С какими-то психоаналитическими теориями теория привязанности может иметь много общего, но это не значит, что даже "дальняя родственница" теории привязанности (современная теория Кляйн) не включает в себя схожие основания, хотя и иначе от них отталкивается./p>

Есть ряд областей знакомых клиническим психоаналитикам, в которые теория привязанности еще не решалась углубляться. Обе традиции могут значительно обогатить друг друга, если обе традиции вступят в дискуссию друг с другом. Это позволит высветить области, где методология теории привязанности может быть применена для исследования психоаналитической работы. Например, статус привязанности может использоваться в качестве средства измерения результата психоаналитической терапии. Фокус исследования привязанности помимо прочего может быть связан с инкорпорированием идей, стоящих за его традиционной областью социального развития в контексте диады.

Литература:

Auerbach, J. S. (1993). The origins of narcissism and narcissistic personality disorder: A theoretical and empirical reformulation. In J. M. Masling & R. F. Bornstein (Eds.), Psychoanalytic Perspectives on Psychopathology (pp. 43-110). Washington, D.C.: American Psychological Association.

& Blatt, S. J. (1996). Self-representation in severe psychopathology: The role of reflexive self-awareness. Psychoanalytic psychology, 13, 297-341.

Balint, M. (1952). On love and hate. International Journal of Psychoanalysis, 33, 355-362.

(1959). Thrills and regressions. London: Hogarth Press.

Bion, W. R. (1959). Attacks on linking. International Journal of Psycho-Analysis, 40, 308-315.

(1962a). Learning from Experience. London: Heinemann.

(1962b). A theory of thinking. International Journal of Psycho-Analysis, 43, 306-310.

(1967). Second Thoughts. London: Heinemann.

Bolton, D., & Hill, J. (1996). Mind, meaning and mental disorder. Oxford: Oxford University Press.

Bowlby, J. (1946). Fourty-four Juvenile Thieves: Their Character and Homelife. London: Balliere, Tyndall and Cox.

(1958). The nature of the child's tie to his mother. International Journal of Psycho-Analysis, 39, 350-373.

(1960). Grief and mourning in infancy and early childhood. Psychoanalytic Study of the Child, 15, 3-39.

(1969). Attachment and Loss, Vol. 1: Attachment. London: Hogarth Press and the Institute of Psycho-Analysis.

(1973). Attachment and Loss, Vol. 2: Separation: Anxiety and Anger. London: Hogarth Press and Institute of Psycho-Analysis.

(1977). The making and breaking of affectional bonds II: Some principles of psychotherapy. British Journal of Psychiatry, 130, 421-431.

(1980a). Attachment and Loss, Vol. 3: Loss: Sadness and Depression. London: Hogarth Press and Institute of Psycho-Analysis.

(1980b). Epilogue. In C. M. Parks & J. Stevenson-Hinde (Eds.), The Place of Attachment in Human Behaviour (pp. 301-312). New York: Basic Books.

Bretherton, I. (1987). New perspectives on attachment relationships: Security, communication and internal working models. In J. D. Osofsky (Ed.), Handbook of Infant Development (pp. 1061-1100). New York: Wiley.

(1995). Internal working models: Cognitive and affective aspects of attachment representations. In D.Cicchetti & S.Toth (Eds.), 4th Rochester Symposium on Developmental Psychopathology on 'Emotion, Cognition, and Representation' . Hillsdale, NJ: Erlbaum.

Bates, E., Benigni, L., Camaioni, L., & Volterra, V. (1979). Relationships between cognition, communication, and quality of attachment. In E. Bates, L. Benigni, I. Bretherton, L. Camaioni, & V. Volterra (Eds.), The emergence of symbols. . New York: Academic Press.

Bucci, W. (1997). Psychoanalysis and Cognitive Science: A Multiple Code Theory. New York: Guilford Press.

Busch, F. (1995). Do actions speak louder than words? A query into an enigma in analytic theory and technique. Journal of the American Psychoanalytic Association, 43, 61-82.

Carlsson, E., & Sroufe, L. A. (1995). Contribution of attachment theory to developmental psychopathology. In D. Cicchetti & D. J. Cohen (Eds.), Developmental Psychopathology. Vol. 1: Theory and Methods (pp. 581-617). New York: Wiley.

Carlsson, V., Cicchetti, D., Barnett, D., & Braunwald, K. (1989). Disorganised/disoriented attachment relationships in maltreated infants. Developmental Psychology, 25, 525-531.

Cassidy, J. (1994). Emotion Regulation: Influences of Attachment Relationships. In N. A. Fox (Ed.), The development of attachment regulation. Monograph of the Society for Research in Child Development (Serial No 240) (pp. 228-249).

Cassidy, J., Marvin, R. S., & The MacArthur Working Group on Attachment. (1989). Attachment Organization in Three and Four Year Olds: Coding Guidelines. .

Crittenden, P. M. (1990). Internal representational models of attachment relationships. Journal of Infant Mental Health, 11, 259-277.

De Wolff, M. S., & van IJzendoorn, M. H. (1997). Sensitivity and attachment: A meta-analysis on parental antecedents of infant attachment. Child Development, 68, 571-591.

Dunn, J. (1996). The Emanuel Miller Memorial Lecture 1995. Children's relationships: Bridging the divide between cognitive and social development. Journal of Child Psychology and Psychiatry, 37, 507-518.

Eagle, M. (1995). The developmental perspectives of attachment and psychoanalytic theory. In S. Goldberg, R. Muir, & J. Kerr (Eds.), Attachment theory: Social, developmental and clinical perspectives (pp. 123-150). New York: Analytic Press.

(1997). Attachment and psychoanalysis. British Journal of Medical Psychology, 70, 217-229.

Engel, G. L. (1971). Attachment behaviour, object relations and the dynamic point of view. A critical review of Bowlby's Attachment and Loss. International Journal of Psychoanalysis, 52, 183-196.

Erikson, E. H. (1950). Childhood and Society. New York: Norton.

(1959). Identity and the Life Cycle. New York: International Universities Press.

(1964). Insight and Responsibility. New York: WW Norton & Co. Inc.

(1968). Identity, Youth and Crisis. New York: Norton.

Fairbairn, W. R. D. (1952). An Object-Relations Theory of the Personality. New York: Basic Books.

Ferenczi, S. (1933). A confusion of tongues between adults and the child, Final Contributions to the Problems and Methods of Psychoanalysis (pp. 156-167). London: Hogarth Press.

Fonagy, P. (1982). Psychoanalysis and empirical science. International Review of Psychoanalysis, 9, 125-145.

Leigh, T., Steele, M., Steele, H., Kennedy, R., Mattoon, G., Target, M., & Gerber, A. (1996). The relation of attachment status, psychiatric classification, and response to psychotherapy. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 64, 22-31.

Redfern, S., & Charman, T. (1997a). The relationship between belief-desire reasoning and a projective measure of attachment security (SAT). British Journal of Developmental Psychology, 15, 51-61.

Steele, H., Moran, G., Steele, M., & Higgitt, A. (1991). The capacity for understanding mental states: the reflective self in parent and child and its significance for security of attachment. Infant Mental Health Journal, 13, 200-217.

Steele, H., Steele, M., & Holder, J. (submitted). Quality of attachment to mother at 1 year predicts belief-desire reasoning at 5 years. Child Development.

Steele, M., Steele, H., Leigh, T., Kennedy, R., Mattoon, G., & Target, M. (1995a). Attachment, the reflective self, and borderline states: The predictive specificity of the Adult Attachment Interview and pathological emotional development. In S. Goldberg, R. Muir, & J. Kerr (Eds.), Attachment theory: Social, developmental and clinical perspectives (pp. 233-278). New York: Analytic Press.

Steele, M., Steele, H., Leigh, T., Kennedy, R., Mattoon, G., & Target, M. (1995b). The predictive validity of Mary Main's Adult Attachment Interview: A psychoanalytic and developmental perspective on the transgenerational transmission of attachment and borderline states. In S. Goldberg, R. Muir, & J. Kerr (Eds.), Attachment Theory: Social, Developmental and Clinical Perspectives (pp. 233-278). Hillsdale, NJ: The Analytic Press.

& Target, M. (1997). Attachment and reflective function: Their role in self-organization. Development and Psychopathology, 9, 679-700.

Target, M., Steele, M., Steele, H., Leigh, T., Levinson, A., & Kennedy, R. (1997b). Crime and attachment: Morality, disruptive behaviour, borderline personality disorder, crime and their relationship to security of attachment. In L. Atkinson & K. J. Zucker (Eds.), Attachment and Psychopathology (pp. 223-274). New York: Guilford Press.

Fraiberg, S. (1982). Pathological defenses in infancy. Psychoanalytic Quarterly, 51, 612-635.

Freud, A. (1936). The Ego and the Mechanisms of Defence. New York: International Universities Press, 1946.

(1941-1945). Reports on the Hampstead Nurseries, The writings of Anna Freud . New York: International Universities Press, 1974.

(1954). The widening scope of indications for psychoanalysis: discussion. Journal of the American Psychoanalytical Association, 2, 607-620.

(1955). The concept of the rejecting mother, The Writings of Anna Freud (pp. 586-602). New York: International University Press, 1968.

(1960). Discussion of Dr.Bowlby's paper (Grief and mourning in infancy and early childhood), The Writings of Anna Freud (pp. 167-186). New York: International University Press, 1969.

(1965). Normality and pathology in childhood. Harmondsworth: Penguin Books.

& Burlingham, D. (1944). Infants Without Families. New York: International Universities Press.

Freud, S. (1900). The interpretation of dreams. In J.Strachey (Ed.), The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud (Vol. 4,5, pp. 1-715). London: Hogarth Press.

(1911). Formulations on the two principles of mental functioning. In J.Strachey (Ed.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (pp. 67-104). London: Hogarth Press.

(1917). Introductory lectures on psycho-analysis: Part III, General Theory of the Neuroses. In J. Strachey (Ed.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (Vol. 16, pp. 243-463). London: Hogarth Press.

(1923). The ego and the id. In J.Strachey (Ed.), The standard edition of the complete psychological works of Sigmund Freud (Vol. 19, pp. 1-59). London: Hogarth Press.